Читать книгу Шестидесятники. Литературные портреты онлайн
11 страница из 48
НА ПОЛЕТ ГАГАРИНА- Шалеем от радостных слез мы.
- А я не шалею – каюсь.
- Земля – это тоже космос.
- И жизнь на ней – тоже хаос.
- Тот хаос – он был и будет.
- Всегда – на земле и в небе.
- Ведь он не вовне – он в людях.
- Хоть он им всегда враждебен.
- Хоть он им всегда мешает,
- Любить и дышать мешает…
- Они его защищают,
- Когда себя защищают.
- И сами следят пристрастно,
- Чтоб был он во всем на свете…
- …Идти сквозь него опасней,
- Чем в космос взлетать в ракете.
- Пускай там тарелки, блюдца,
- Но здесь – пострашней несчастья:
- Из космоса – можно вернуться,
- А здесь – куда возвращаться.
- …Но всё же с ним не смыкаясь
- И ясным чувством согреты,
- Идут через этот хаос
- Художники и поэты.
- Печально идут и бодро.
- Прямо идут – и блуждают.
- Они человеческий образ
- Над ним в себе утверждают.
- А жизнь их встречает круто,
- А хаос их давит – массой.
- …И нет на земле институтов,
- Чтоб им вычерчивать трассы.
- Кустарность!.. Обидно даже:
- Такие открытья… вехи…
- А быть человеком так же
- Кустарно – как в пятом веке.
- Их часто встречают недобро,
- Но после всегда благодарны
- За свой сохраненный образ,
- За тот героизм – кустарный.
- Средь шума гремящих буден,
- Где нет минуты покоя,
- Он все-таки нужен людям,
- Как нужно им быть собою.
- Как важно им быть собою,
- А не пожимать плечами…
- …Москва встречает героя,
- А я его – не встречаю.
- Хоть вновь для меня невольно
- Остановилось время,
- Хоть вновь мне горько и больно
- Чувствовать не со всеми.
- Но так я чувствую всё же,
- Скучаю в праздники эти…
- Хоть, в общем, не каждый может
- Над миром взлететь в ракете.
- Нелегкая это работа,
- И нервы нужны тут стальные…
- Всё правда… Но я полеты,
- Признаться, люблю другие.
- Где всё уж не так фабрично:
- Расчеты, трассы, задачи…
- Где люди летят от личной
- Любви – и нельзя иначе.
- Где попросту дышат ею,
- Где даже не нужен отдых…
- Мне эта любовь важнее,
- Чем ею внушенный подвиг.
- Мне жаль вас, майор Гагарин,
- Исполнивший долг майора.
- Мне жаль… Вы хороший парень,
- Но вы испортитесь скоро.
- От этого лишнего шума,
- От этой сыгранной встречи,
- Вы сами начнете думать,
- Что вы совершили нечто, —
- Такое, что люди просят
- У неба давно и страстно.
- Такое, что всем приносит
- На унцию больше счастья.
- А людям не нужно шума.
- И всё на земле иначе.
- И каждому вредно думать,
- Что больше он есть, чем он значит.
- Все в радости: – сон ли, явь ли, —
- Такие взяты высоты.
- Мне ж ясно – опять поставлен
- Рекорд высоты полета.
- Рекорд!
- …Их эпоха нижет
- На нитку, хоть судит строго:
- Летали намного ниже,
- А будут и выше намного…
- А впрочем, глядите: дружно
- Бурлит человечья плазма.
- Как будто всем космос нужен,
- Когда у планеты – астма.
- Гремите ж вовсю, орудья!
- Радость сия – велика есть:
- В космос выносят люди
- Их победивший
- Хаос.
Коржавин был последним поэтом первой и первым поэтом второй «оттепели», которая началась не потому, что власть вдруг ощутила половинчатость собственных реформ, а потому, что реформы эти шли наперекосяк, со множеством ошибок, с нарастающим ропотом и нехваткой продуктов. Продуктов всегда было не ахти как много, но при Сталине роптать боялись. Вообще, в России во времена реформ всегда делается множество ошибок – главным образом потому, что только в эти времена что-то вообще делается. И Хрущев оказался жертвой прямого саботажа, потому что, кажется, перемены у нас затеваются только для того, чтобы их компрометировать, чтобы потом еще тридцать лет вспоминать – вот, не хотите же вы, чтобы было как в шестидесятые, когда не было масла? Как в девяностые, когда не было ничего? Хрущеву надо было любой ценой подружиться с интеллигенцией, начать новый круг разоблачений Сталина, свалить всё на него – так появился в печати 18 ноября 1962 года одиннадцатый номер «Нового мира» с «Одним днем Ивана Денисовича». (А что еще было в том номере, который потом изымали из всех библиотек и прятали за рядами книг в библиотеках домашних? Два рассказа Хемингуэя, путевые записки Виктора Некрасова, стихи и переводы из Блейка Маршака.) Солженицын всё понимал: «Самое смешное для меня, ненавистника Сталина, – хоть один раз требовалось назвать Сталина как виновника бедствий. (И действительно – он ни разу никем не был в рассказе упомянут! Это не случайно, конечно, у меня вышло: мне виделся советский режим, а не Сталин один.) Я сделал эту уступку: помянул “батьку усатого” один раз».