Коваленко опоздал на пять минут, прибежал запыхавшийся, с покаянной миной. Утро выдалось умеренно теплым, снег не шел.

– Виноват, товарищ капитан, патруль привязался! – прокричал лейтенант, выворачивая из-за угла. – Мурыжили, документы мои мусолили. Пройдемте, говорят, до ближайшей стенки. Вот же кретины.

– Ты вроде жив, – засомневался Шубин.

– Чуть не обделался со страха, – признался Коваленко. – Пришлось объяснить, используя все возможности русского языка, что они не правы. Хорошо офицер подошел, извинился. Их, видите ли, не устраивает, что военнослужащие бегают по городу в отрыве от своих подразделений. И поди пойми, чем они отличаются от диверсантов. Пойдемте, товарищ капитан, а то замерзли уже. Через площадь Дзержинского пройдем, здесь близко. Вы «Госпром» видели? Такого даже в Москве не строят. Стоит наша главная достопримечательность – ее никто особо не обстреливал.

Город просыпался, по заснеженным дорогам ползли обледеневшие «полуторки» и «эмки». Горожанка, закутанная в шаль, протащила санки с привязанными к ним баками. Мирные жители выходили на улицу, шли по своим делам. Вдоль дороги высились монументальные здания. Раньше здесь были магазины – гастрономы, универмаги; сейчас витрины были разбиты, в стенах зияли провалы от попаданий артиллерийских снарядов. Центр Харькова когда-то был красив, у каждого здания свои архитектурные особенности. Сейчас все было серым, покалеченным. Даже целые строения казались ущербными. Чернели оконные глазницы – в этих помещениях никто не жил. Из других окон торчали трубы буржуек. Народ отогревался. Для многих печки считались роскошью. Люди с нетерпением ждали весны, чтобы снять хотя бы часть проблем, связанных с отоплением.