Читать книгу Собрание сочинений в шести томах. Т. 3: Русская поэзия онлайн

168 страница из 367

Конечно, море может служить знаком романтической традиции не только в эпических, а и в лирических песнях; некоторые образно-синтаксические стереотипы сложились и здесь:

Мы вышли в открытое море, В суровый и дальний поход… (Букин, 1944);

Мы в море выходим, ребята, Нам Родина машет рукой… (Долматовский, 1941);

Бушует полярное море, Вздымается борт корабля… (Алтаузен, 1940);

Грохочет Балтийское море И, пенясь в расщелинах скал… (Клюев, 1918);

Сурово Балтийское море, Стою на родном берегу… (Прокофьев, 1956);

Бушует Балтийское море, И ветер ему по душе… (он же, 1956);

Играет Цимлянское море, Волну догоняет волна… (Ушаков, 1952);

Мелеет Азовское море. Волну громоздит на волну… (он же, 1952);

Шумело Эгейское море, Коварный туманился вал… (Заболоцкий, 1957);

Охотского моря раскаты Тревожили душу мою… (Куняев, 1963).

2б.

2 в.

Но гораздо важнее, что за «Колодниками» следует «бродяжий» цикл амфибрахиев Андрея Белого в «Пепле» (1904–1908). Промежуточным звеном была стилизованная «Фабричная» Брюсова (1901): «Есть улица в нашей столице… Прими меня, матушка Волга, Царица великая рек» (ср.: «Прильнул он к решетке железной…» Сологуба, 1893, с реминисценциями из Фета). От Брюсова же (с эпиграфом!) происходит «Алкоголик» Тинякова (1907): «Последний пятак на прилавок! Гуляй, не кручинься, душа!.. Твое горевое веселье Разбитую душу прожжет, А завтра больное похмелье Похабную песню споет!», где строчка про «горевое веселье» предвещает Блока.