Читать книгу Ухмылка статуи свободы онлайн

30 страница из 46

Сокамерники дрыхли. Отяжелевшая голова гудела как чугун. Мысли отсутствовали. Гуща последних событий измотала нервы и высосала из меня все жизненные соки. В этой давящей неподвижности хотелось стать невидимым, прозрачным, никаким. По потолку медленно полз таракан. Грязно-серого окраса. Под цвет стен камеры. Мерзкий, как мое настроение. Его длинные усы издевательски шевелились. Приподнявшись, со злостью запустил в наглую тварь реликтовый бушлат. Подлое насекомое мгновенно исчезло. Я вытянулся на шконке, закрыл глаза и провалился в тяжелую беспокойную дремоту.

Рано утром меня разбудил стук в дверь и громкий голос снаружи:

– Эй, братва, подъем! Принимай пАйки!

С шумом распахнулась «кормушка» – небольшое окошко в двери, через которое в камеру передавали пищу. Мои соседи соскочили с нар и выстроились перед дверью. Ежедневно ровно в 6—00 каждый арестант получал кружку крутого кипятка и дневную пайку хлеба – полбуханки черного. Я тоже спустился вниз и последовал примеру моих сокамерников. Алюминий обжигал руки. Хлеб был водянистый и безвкусный как резиновая губка. Через полчаса принесли «могилу» – завтрак. Волосатая татуированная рука просунула в кормушку миску пресной каши с воткнутой в нее ложкой. Должность баландера в тюрьме считается блатной. Поэтому шамовку по камерам разносят только избранные арестанты. Получив порцайку, каждый усаживался на свою шконку и молча принимался за еду. Хавка вносила оживление в дневной распорядок. В тюрьме еда была одной из радостей жизни. Поэтому ритуал приема пищи всегда проходил в полной тишине. После окончания трапезы пустые шленки и ложки по счету сдавались баландеру. Для безопасности. Чтобы какой-нибудь умелец не выточил из алюминиевых предметов заточку или нож. После завтрака контингент «суточников» распределяли по промышленным предприятиям города. Хулиганы и тунеядцы должны были честным трудом отрабатывать подмоченный народный хлеб. Меня направили на деревообрабатывающий комбинат. Там, в цехе сортировки пиломатериалов, работали одни женщины. Меня как несовершеннолетнего прикрепили к женской бригаде. Условия труда на производстве были каторжные. Тетки почтенного возраста стояли у конвейера восемь часов кряду и вручную тягали тяжеленные непросушенные доски. Бабы пахали как умалишенные. Я старался от них не отставать, что не всегда мне удавалось. У меня не было опыта физического труда. До этого случая тяжелее аккордеона, гитары и граненого стакана я ничего в руках не держал. Женщины по-матерински меня жалели и не ругали за нерасторопность. Узнав, что я угодил в кутузку в день всех мировых баб, прониклись глубоким сочувствием. Одна даже прослезилась от избытка чувств. По доброте душевной тетки стали меня подкармливать. Как бездомного котенка. Каждый день кто-нибудь из бригады притаскивал из дома что-нибудь вкусненькое. Женщины не могли открыто предлагать мне свои домашние заготовки. Это было категорически запрещено. Урезанный рацион осужденного, вероятно, тоже входил в пенитенциарную систему, как метод перевоспитания. К тому же конвойный периодически проверял наличие своих подопечных на рабочих местах. Из предосторожности сердобольные женщины прятали гостинец в условленном месте. Утром я без труда находил посылку в тайничке. Забирался под платформу конвейера и втихаря, чтобы не заметил вертухай, с ненасытной жадностью стремительно поедал ее содержимое. Скудное тюремное меню не отличалось разнообразием. Единственным натуральным блюдом в нашем рационе была селедка. Ее давали на обед по средам. По «рыбным» дням, как по календарю, можно было отсчитывать дни, оставшиеся до «звонка». Сельдь была с помойным душком и насквозь пропитана острым проперченным рассолом. Жрать эту протухшую гадость было невозможно – опасно для жизни. Мы обходились гарниром из картофельного пюре и куском хлеба. В тюрьме чувство недоедания преследует тебя постоянно. Голод – один из главных врагов и мучителей узника. Так что дополнительный харч был для меня как нельзя кстати. Я безмерно благодарен этим простым женщинам за доброту и участие в судьбе маленького арестанта. Низкий им всем поклон за сохранение традиций исконного русского милосердия.