• Я около костра, и я никто.
• Смотри, смотри скорее…
• Как валит дым, как он пошел,
• Как догорают плавно выжженные ели…

• Я молча говорю не о себе,
• В огонь бросая сложный оригами —
• Кораблики мои давно на дне,
• А птица счастья машет мне крылами.

• А угли… словно черный пес,
• И копоть на лице, как будто к месту —
• Глаза мои дошли почти до слез,
• И тут же плавится подаренный мне крестик.

• Я не скучаю днесь ни по кому,
• В том месте, где сражаются за звезды,
• Я не писатель здесь и не гуру,
• Я – хвойный лес, тайга и вечер поздний.

***

Я сидела около костра, я была словно как сумасшедшая. Видимо, на меня плохо влиял байкальский климат. Погода или как в теплице, или, наоборот, как в гробу. Наверное, поэтому же на берегу озера стояли бани. Сейчас было что-то среднее, что-то между теплицей и гробом, что-то между веником и прорубью, это скорее всего была моя подстилка в виде моих же свернутых кренделем ног – пенопоп я считала в присутствии костра чем-то непозволительно дерзким. Моя логика словно не поддавалась гравитации: я старалась не думать, но я думала, я не хотела быть романтиком, но я им была. Но я хотела страдать – и я страдала. Я хотела вымучить этот костер, я хотела как в средние века, когда ведьмы с радостью бросались в пламень, когда они, таким образом, меньше потом горели в аду. Мысли, словно лужайка, цвели хороводом взлетающих вверх иголочек хвороста. У меня случилась дереализация. Я позвала Волка, но он не шел. И тогда я забылась. Я стала перебирать свою жизнь, я стала будто неким существом, у которого остались только черные ботинки и один слегка мятый край вельветовых штанов. Вот я сижу, и передо мной появляется волк из «Ну, погоди», а потом, через минуту, к нему прибавляется заяц. Я хорошо чувствую, что они читают меня насквозь, и мне становится как-то не по себе. Свет звезд освещает концы их ушей и сухую ветку под ними. Казалось, добавить еще каплю света и ветка хрустнет. Я хотела посветить фонарем, но все медлила. Наверное, я вспомнила, что в детстве мне разрешали смотреть телевизор пятнадцать минут, а это несколько серий мультика. Я тогда все думала, какие отношения были между зайцем и волком, и можно ли их назвать «убегающими»? Не знаю, но сейчас я видела только их большие хлопающие глаза, а туловища их словно совсем отсутствовали. Четыре хлопающих глаза, как ворота в Аид, закрывались и открывались на ветру в темпе качающейся куклы. Я смотрела в них, как очарованный странник, и они казались мне в миллионы созвездий. Потом, откуда ни возьмись, как ореол, возник вокруг них небольшой дом, как будто смоделированный как раз под эти уши и лапы. И теперь глаза их были вместо освещения в домике и светились в виде четырех оконцев. Диапроектор стоял как в тумане. Сквозь единственный луч, размывающий темноту, вращались миллиарды пылинок. Вдруг вспышка – волк и заяц исчезают, а вокруг меня каким-то образом оказываются разбросанные продолговатые коробочки из картона. Моя ожидающая нога дергалась в домашнем тапочке в квадратик и призывала меня к ницшеанской философии. Нет, я не больна! Торчащие названия корешков в темноте светились цветом салатового лака для рыболовных снастей. Я читаю названия; на стенке появляются сначала горы, потом леса, на некоторых слайдах еще заяц бежит от волка, потом опять горы. Черно-белые изображения, смешиваясь с мультяшными, не дают мне покоя. И тут сердце мое замирает в сладкой истоме. «Родители наши были геологи!» – я чуть не разрываю на себе и без того протертую футболку «Будь на моей стороне», однако, замечаю, что футболка-то на мне была «Король и шут»! «Значит, та окончательно состарилась», – предполагаю я, все свое внимание сосредотачивая на высокой равнине, на двух силуэтах, в сравнение которым я могла подобрать только ласточку по имени Джонатан Ливингстон в момент своего триумфа. Настолько это было завораживающее и неправдоподобное зрелище! Фигуры были нечеткие, но мне это даже нравилось. «Так долго я не общалась с папой..» – думаю я, и мне становится немножечко грустно. За это время я научилась гасить в себе почти любые чувства. «Так обычно бывает, когда кот хочет есть. Надо было брать его с собой», – вспоминаю я при этом Яшникову, таскавшую везде своего кота. «А мама?» – я заворачиваюсь в плед, который оказывается у меня в руках и проваливаюсь в пропасть, в ту чернизину в полу, которая образовалась от неправильно поставленных в детстве горчичников. И вот из этой черной лабуды, как если бы муравей говорил в те Богом забытые горчичники, глухо закладывало мне уши: «Всю жизнь искать то, чего нет, и знать об этом – не безумство ли это? Не безумство..?» И это повторялось сто, тысячи раз, пока горчичники не заполнили всю мою комнату и весь нижний этаж. Плед был теплый и пушистый, как кот, который нежится на подоконнике басен Крылова. Какой плед? О чем я? Это Волк притащил мой завалявшийся пенопоп, чтобы я себе ноги окончательно не вывернула. А туман от диапроектора – это уголь прожег мои вельветовые штаны. Есть люди, теряющие уважение к костру. Не так надо мыслить у костра. Надо мыслить мудро. И я, как с фольстарта, поднялась и сбежала в припрыжку, разбрасывая пятками сухой песок, к ледяному, застывшему на ночь, озеру. Раздевшись догола, я с визгом окунулась и застыла в таком положении на несколько секунд. В голове было пусто. Больше не было никаких зайцев и волков, больше не было никаких потрясений, только ногу немного сводило от холода. Я, словно, была никто.