Читать книгу О поэтах и поэзии онлайн

16 страница из 46

Иногда кажется, что в поэтическом диалоге они находились во второй половине двадцатых постоянно – и во многом бессознательно. Скажем, не факт, что Пушкин знал апрельское стихотворение 1825 года «Пловец» – до декабрьского восстания оставалось 8 месяцев! – но кажется, в «Арионе», написанном два года спустя, он прямо полемизирует с Мицкевичем. У бескомпромиссного поляка читаем:

  • Давно исчез корабль в тумане
  • И уплыла надежда с ним;
  • Что толку в немощном рыданье,
  • Когда конец неотвратим?
  • Нет, лучше, с грозной бурей споря,
  • Последний миг борьбе отдать,
  • Чем с отмели глядеть на море
  • И раны горестно считать.

Пушкин ответствует:

  • Погиб и кормщик и пловец! —
  • Лишь я, таинственный певец,
  • На берег выброшен грозою,
  • Я гимны прежние пою
  • И ризу влажную мою
  • Сушу на солнце под скалою.

Пушкинистика – в особенности советская – уже и то ставит Пушкину в заслугу, что он «гимны прежние поет». По совести говоря, мало радости петь на суше морские песни, да еще в процессе сушки мокрой ризы: не слишком триумфальное зрелище. Но если для европейца моральная правота всецело за Мицкевичем, то для русского и то уже большая удача, что он на берег выброшен грозою и не вовсе утратил вокальные способности. Дальнейшее развитие этой полемики относится к трагическим для обоих тридцатым годам, когда Пушкину выпало быть национальным поэтом в условиях бесправия, перлюстрации, а то и прямой травли, – а Мицкевичу горькое счастье быть национальным поэтом без Родины.

Правообладателям