Читать книгу Путь к озарению онлайн

11 страница из 15

«Не высказанная мысль мертва, да хоть бы и написать её, мне прежде самому нужно было быть живым. Но вот только ни себя самого, ни пера в руках своих давно уж и не вижу я. Да неужто и вправду умер я?!. Господи, помоги мне!!!»

Резкий запах нашатыря, ударив мне прямо в мозг, заставил приоткрыть глаза: прямо перед моим лицом свисали нежные, ярко-красные губы. Свёрнутые сердечком, они вдруг приоткрылись, и я услышал отдалённый женский голос: «Миленький!.. Вы слышите меня?! К вам из театра пришли!.. Аллё… о! Я говорю, к вам из театра пришли!..» Голос стал затихать, когда-то красные губы поблекли, потом они порыжели, округлились, и я совершенно отчётливо увидел отвратительную рыжую морду. Эта морда была очень похожа на директора театра, товарища Зыбкина, который, собственно, и заказал мне так и не дописанную мною пьесу. Несмотря на своё состояние, я всё понимал, и, как мне представлялось на ту минуту, чувства мои и сам я были прежними, только мне почему-то всё время хотелось плакать. Вот и сейчас, вглядываясь в казавшееся мне теперь очень милым лицо Зыбкина, я неосознанно прослезился. Но… когда я уж было потянулся обнять его, то ни встать, ни сказать что-нибудь вразумительное я всё-таки не смог. При малейшем перенапряжении, видимо, для того чтобы сохранить мой организм в целом, моё воображение, круто меняя картины реальности, уводило меня совершенно в другом направлении. Иногда просто пугая меня насмерть. Ну а когда я увидел рядом с директором Зыбкиным обличённого во всё чёрное церковного Батюшку, то первое, что пришло в мою больную голову, это мысль о том, что я действительно умираю. Но умирать не хотелось, и, может, именно поэтому начавшие было всплывать передо мной красочные картинки о прекрасной загробной жизни стали потихонечку исчезать. Мои слёзы высохли, и, уже облегчённо вздохнув, я посмотрел на священнослужителя совершенно другими глазами. И зря… Как только товарищ Зыбкин начал нашёптывать на ухо Батюшке какие-то, видимо, очень сокровенные слова, тот, даже не дослушав его, подтянул рясу и шустренько засеменил к моей кровати. Подошёл, сунул мне в губы крест для поцелуя, потом перебросил его за спину, согнулся и, крепко обхватив меня в области подмышек, стал смиренно ждать, покуда директор Зыбкин поудобней подхватит меня за ноги. Ну вот, подхватили, приподняли и потащили прямёхонько в мой рабочий кабинет, который я и узнал только потому, что прямо над моим письменным столом висел портрет моей дорогой мамочки в обнимку с моим же красавцем отцом. Аккуратно погрузив моё обмякшее тело в приткнувшееся к столу кресло, оба вышли, а ко мне снова стали возвращаться дурные мысли о бренности земного бытия. Но вдруг… когда я уж было начал выискивать дорогу, по которой моя душа должна будет отправиться на небеса, дверь широко распахнулась, и я увидел Ангела небесного. Легко оторвавшись от пола, он полетел прямо в мою сторону, а следом за ним, скорбно склонив голову, медленно шёл директор Зыбкин. Ангел был в чёрном, но поверх чёрного у него за спиною были ещё белые, как снег, крылья, в левой руке он держал серебряный сосуд, а в правой – б ольшую лохматую кисть. Подлетев к креслу, он щедро окропил меня с ног до головы святою водой и тут же взмыл к потолку. Покружив по комнате, Ангел небесный побрызгал водичкой по всем тёмным углам и только потом тихонько приземлился у самых ног Зыбкина. Получив из его рук причитающиеся ему дары, Ангел бесшумно взмахнул белыми крылами и тут же вылетел в настежь распахнутое окно. А моё промокшее от святой воды тело стало вдруг наполняться духом, самого что ни на есть благоговейного – Бога почитания. В какую-то минуту я даже начал признавать в себе божественное начало всех существующих истин. Тем временем директор Зыбкин, дождавшись, когда от улетевшего Ангела и след остынет, быстренько закрыл окно и, прихватив с подоконника стоявший там кожаный портфель, молча направился к моему креслу. Подошёл, поставил портфель на край столешницы, аккуратно раскрыл его и начал вытаскивать оттуда длинную собачью цепь, на краях которой мастерски были закреплены обшитые мягкой кожей каторжанские кандалы. Пристегнув один край к моей обессилено свисавшей руке, Зыбкин полез под стол и ловко закрепил другой её край прямо к его толстой лакированной ножке. Покончив с цепью, он вылез, не спеша собрал разбросанные повсюду черновики пьесы и, аккуратно сложив их в стопку, так же аккуратно придвинул поближе ко мне. Придавив рукописи мраморной подставкой с хранившимися там карандашами да ручками, он сунул мне в нос кулак и так же молча вышел. А я, уже из последних сил дёрнув несколько раз цепями и почувствовав их стальную незыблемость, лёг в чёрное кресло, свернулся клубочком, аки… зародыш в чреве материнском, да так и забылся в нём. А когда наступила ночь и всё вокруг слилось в кромешную тьму, так меня будто и не было здесь. Будто и в жизни меня никогда не было.