Читать книгу Поэмы 1918-1947. Жалобная песнь Супермена онлайн
11 страница из 14
- …cтоит одиноко
- На голой вершине сосна.
- Остров мой хмурый стоит, как в пустыне глухая могила.
- Жуткая вешняя ночь. Огневые разрывы. Бушует
- буря. То мчатся, ликуя, то бьются челом об утесы
- грешные волны.
- Утром на тихий и пасмурный берег
- я по тропе каменистой спустилась. Там я любила
- грезить о сказочной встрече. Душу мою затуманить
- злобным дыханьем горбунья-судьба еще не успела.
- Было семнадцать мне лет. Соленый и сладостный ветер
- в губы меня целовал, и я гулкую песню пела:
- Посети мой остров темный…
- Ты запомнишь день сырой,
- два-три ландыша в овраге,
- ропот влаги под горой.
- Ждать тебя на берег мутный
- выйду утром, и вдали —
- да восстанут из тумана
- великаны – корабли.
- Это всё твои подарки:
- птицы яркие, цветы,
- грозди лалов и жемчужин, —
- ты мне нужен, только ты!
- Полюби мой остров дивий!
- Дай в заливе отдохнуть
- кораблям золотозарным
- и о царстве позабудь!
- Пела, потом приумолкла и шла, окруженная ветром.
- Пасмурно, пасмурно было… Одни только лужи светились
- на лукоморье унылом… Тяжелые, тусклые волны
- после ночного разгула задумались важно, и тучи,
- сумрачно-сизые тучи, низко над ними стояли,
- будто угрюмая рать, на бой опоздавшая… Чайки,
- в сумраке этом кружась, – как снежинки, блистали и гасли…
- И подивилась я диву: лежал на галечнике влажном
- темный обломок, бревно с полустертой резьбою по краю,
- а на песке серебристом были следы голубые
- голых ступней.
- Отгремевшее море оставило много
- раковин – крупных, лунных, полных волшебного гула,
- полных цветного тумана; одну приложила я к уху,
- локон холодный откинув, и слышу, и слышу как будто
- голос, что пленная птица, чудный тоскующий голос
- в лунке жемчужной печалится.
- Вздрогнула я, огляделась:
- тучи сизели над морем, искрились дальние чайки,
- сонно вращалась волна; и за мной, об утес прислонившись,
- словно распятый, стоял человек незнакомый, в лохмотьях
- черных, как листья растений морских, и с кровавою раной
- на обнаженном плече… И к нему подошла я поспешно:
- «Кто ты, нежданный? Отколе?ﻕ.ﻕ.»
- Молча на тусклое море
- он указал, а потом с утомленной улыбкою руку
- дважды к губам прижал…
- «Ты голоден, гость безглагольный?»
- На языке непонятном что-то сказал он протяжно…
- Взгляд его был как напев, звенящий средь ночи глубокой…
- «Следуй, бездомный, за мной…»
- И вверх по тропе каменистой,
- между оскаленных скал и терновых кустов коварных,
- вместе мы тихо пошли, и внизу, под горою, осталось
- море, дремотное море, сулящее царства и бури,
- море, да ветер, как жизнь моя, горький, и свежий, и вольный,
- море, да ветер, да чайки, блестящие бегло по склонам
- туч, угрожающих издали… – чайки, и ветер, и море…
- Странник у нас поселился в сгорбленной дымной лачуге.
- Братьям моим, рыбакам черногрудым, могучим и грубым,
- он помогал расставлять по взморью мережи и часто
- с ними же ночью скитался в тумане, влажном и жадном…
- Только неловок он был, как недавно ослепший, и пальцы,
- тонкие пальцы его – то на бурой хватке вёсельной,
- то в склизкой зыб<и> сетей, – белизной
- неуместной мерцали.
- Грозные братья мои, раздувая презрительно ноздри,
- острые щуря глаза, молчаливо за ним наблюдали —
- и вдруг, зубами блеснув, проклинали задержку иль промах.
- Страннику терпко жилось: наш обычай,
- привычки, законы,
- быстрый гортанный язык – все было ему непонятно.
- Я поучала его: как часто на глади песчаной
- белым витым черепком чертила я месяц двурогий,
- домик с дымящей трубой, кита водометного, лодку,
- мальчика с длинными пальцами и выкликала названья!
- Он же качал головой, улыбаясь печально и чудно, —
- точно ребенок ему предлагал пустую забаву…
- Я полюбила его любовью глухой, суеверной;
- ночи мои расцвечало зарево снов несказанных;
- дни проплывали, как тени ветрил… Когда он так тихо,
- тихо глаза поднимал, мне чудилось – шум отдаленный
- крыльев, смутные песни… Нет, обо мне он не думал…
- Ветра и моря не слышал… Он думал о чем-то безмерном,
- жутком и нежном, как даль; и лицо его странно светилось,
- словно он с мачты высокой видел страну золотую…
- Горд, своеволен он был. На досугах всегда он чуждался
- братьев моих невеселых, сверстников их бесшабашных,
- девушек бледных, крикливых, как чайки, печальные чайки,
- да сонных, злых стариков с глазами как мокрые камни…
- Помню я праздник ночной…
- В просторной прибрежной пещере
- движенье, гул и огонь; по стенам слезящимся, черным,
- зáплески пламени рдеют… Стучат деревянные чаши,
- полные браги мерцающей; хохот гудящий, изгибы
- темных затылков, локтей, при свете багрово-летучем;
- девичий жалкий напев, угловато-унылая пляска…
- Поодаль странник сидит, обхватив колена руками.
- Тени дрожат на руках – совсем кружевные запястья…
- «Что ты не пьешь, не поешь? – задорно кричит бородатый
- хриплый хмельной великанﻕ. – Иль ты брезгаешь нами,
- тщедушный?»
- «Полно, он крепче тебя!» – кто-то шутит, и все ему вторят.
- Тот осклабляется грозно: «Дыхом его опрокину!»
- «Ну-ка, бурлан, позабавь!»
- (Меж тем, безучастный и вялый,
- странник на тени глядит, на багровые зыбкие пятна.)
- Смех затаили, ждут… Великан к нему вдруг подходит
- и, неуклюже нагнувшись, прямо в лицо ему дует,
- мощно и шумно; а он, узкоплечий такой, тонкорукий,
- молча встает, побледнев, как быстрая пена морская,
- и точно взмахом крыла сшибает с ног забияку…
- Помнится, гам поднялся. Благодушно хвалили, дивились.
- Странник плечами повел и вышел из шумной пещеры.
- Стало в ней душно и мне; я нагнулась, легко проскользнула.
- Черный раздвинулся свод; мне навстречу, тиха и безумна,
- выплыла лунная ночь и, вздохнув, унесла, закружила.
- Призрачно берег белел; безмолвному грезилось морю
- море небесное; скалы синели; неслась я неслышно, —
- словно самые звуки растаяли в лунном сияньи…
- Вдруг я увидела друга, и ночь, как волшебница, скрылась,
- нет – превратилась в единый задумчивый
- луч, прильнувший
- к бледному лбу человека недвижного. Ожили звуки;
- выслало море волну, и тихо волна возвратилась;
- странник ко мне повернулся, узнал, чуть ресницы блеснули.
- Нет, он меня не любил! Я у ног его села, и снова,
- снова нахлынула ночь голубая; сложила я руки,
- старую, старую песню огромной луне подарила:
- Хоть и рядом сидим, – ты один, я одна…
- (Серебристая в море вскружилась волна.)
- Ты безгласен, и бледен, и думой далек.
- (Просияв, наклонясь, пролилась на песок.)
- Где блуждает, скажи, твоя туча – душа?
- (Разостлалась волна, сиротливо шурша.)
- Ты не хочешь понять – я сказать не могу!
- (И волна умерла на пустом берегу.)
- Песнь моя улетела, исчезла. Странник, не глядя,
- волосы тронул мои ладонью холодной: казалось,
- радуясь звонкому дару, луна говорит мне: спасибо…
- Дни протекали за днями. Уж ветер опрашивал ветви:
- нет ли янтарных листков? И бредину в лиловом овраге
- мучил, и мучил березку в нашем саду убогом.
- Ах, как он стал тосковать, изгнанник таинственный! Тучи
- тяжко над морем влеклись, и глядел он все чаще, все чаще
- с бледной песчаной косы в равнодушную даль – не видать ли
- паруса, белого друга?
- А я – заклинала я ветер!
- Выйди, взыграй, волновой! Отклони корабли роковые!
- О, не пускай их сюда! Занавесь беспросветным туманом
- остров задумчивый мой, чтоб со мною б остался навеки
- царь безвестного края!
- Мольбам моим, скорбным и страстным,
- ветер лукавый не внял…
- Помню, в тот день я проснулась
- поздно, и в черный платок завернулась, и вышла лениво.
- Пасмурно, пасмурно было; к морю я шла и бессвязно
- думала все об одном, о любви своей пламенно-пленной:
- ключ бы найти золотой – пронзительно-яркое слово!
- Я очутилась у моря, и вдруг мое сердце скатилось
- в бездну. Вон там старший брат мой
- вволакивал лодку на сушу,
- а там, далече, далече, серебряный узился парус.
- Молвил спокойно рыбак, на плечо блестящие весла
- вскинув: «Ты опоздала… Купеческий пестрый кораблец
- друга увез твоего; торопил он меня: не успеем,
- ах, не успеем подплыть! Я смеялся», – и, крепко ступая,
- брат удалился. А там, между морем и мороком, парус
- вспыхнул в случайном луче и потух – навеки…
- Прощай же!
- Светлый, безмолвный скиталец. Не чуяли дольние души
- гордой твоей красоты, – но и ты, распахнула ль ты двери,
- тихие двери своих очарованных черных чертогов,
- полных сиянья, и трепета, и откровений крылатых?
- Ты не желал! Ты молчал, хоть и двигались
- губы, – созвучья
- были темны, как слепца сновиденья.
- Быть может, о странник,
- ныне, в пустыне печали, не только себя я жалею.
- Если б, ах, если б меня ты душою заметил, быть может,
- море бы вдруг превратилось в ограду алмазную, чайки —
- в легкие радуги, ветер – в напев непрерывной услады!
- Царь безвестного края, – быть может, заветное счастье
- рядом с тобою прошло, а ты хоть и слышал, – не понял…