Читать книгу Поэмы 1918-1947. Жалобная песнь Супермена онлайн
7 страница из 14
Современная поэма
- Гуляет ветер, порхает снег.
- Идут двенадцать человек.
- Обыкновенный сад старинный,
- обыкновенный старый дом…
- Друзьям и недругам о нем
- я передам рассказ недлинный.
- В стихах незвучных и простых
- благословлю я жизнь живую,
- изображу я роковую
- нежданную судьбу двоих…
- Скажу о прихоти жестокой
- моей России одинокой,
- моей России бредовой, —
- лишь с оговоркой: при больной
- не рассуждают о болезни.
- Поэт не должен проклинать,
- а уповать иль вспоминать…
- Итак, действительность, исчезни!
- От разрушительных затей,
- от причитающей печали
- мы отвернемся, но едва ли
- былое близкое светлей.
- …………………….
- Душой и телом крепок, строен
- и как-то весело-спокоен —
- таков был в эти дни Андрей
- Карсавин, химик и зоолог.
- Еще и в школьные года
- им путь намеченный всегда
- был и не труден и не долог.
- Потом, обласканный судьбой,
- он за границею учился,
- вернулся, через год женился
- на поэтессе молодой,
- и, диссертацию большую
- о мимикрии защитив,
- в свою усадьбу родовую
- с женой уехал.
- Молчалив
- был этой жизни вдохновенной
- уют блаженно-неизменный…
- А руль невидимый времен
- в ту пору повернулся круто.
- Россия билась в муке лютой,
- России снился грозный сон:
- нечеловеческие лица
- и за зарницею зарница
- над полем взрытым, и кругом
- непрерывающийся гром,
- и звучно реющая птица
- в кольце белеющих дымков,
- средь безмятежных облаков…
- Освобожден от службы ратной
- по тем причинам, что для вас
- не драгоценны, вероятно,
- да удлинили бы рассказ, —
- не беспокоился Карсавин,
- жил, негой мудрой окружен;
- меж тем, зловеще-своенравен,
- вновь изменился бег времен.
- Настала буйная година…
- Самосознанье гражданина
- самосознаньем бытия
- в душе Андрея заслонялось
- и в дни позора не сказалось.
- Грешно – нет спора; но ни я,
- ни вы, читатели, не смеем
- его за это осуждать
- и сходство тайное с Андреем
- в себе самих должны признать.
- Воскликнут гневные потомки,
- вникая в омут дел былых:
- «Ввысь призывал их голос громкий,
- да отставало сердце их!»
- Ирину нежную – подавно
- все это мучить не могло.
- Очарованье жизни плавной
- в ней жрицу чуткую нашло.
- Она любила вдохновенья
- сладчайший яд, и льстило ей
- перебирать в тиши ночей
- слов оживающие звенья;
- но дар ее не поражал
- ни глубиной, ни силой страстной…
- Лишь некой женственностью ясной
- необычайно привлекал
- стих, – и порывистый, и тихий,
- как падающая звезда:
- в строке ямбической всегда
- был упоительный пиррихий.
- О далях жизни, о мечтах
- так пело сердце безмятежно,
- и рифмы вздрагивали нежно,
- как блики света на листах…
- Их белый дом версты на две-три
- от сельских пашен отстоял.
- Бывало, при восточном ветре,
- звон колокольный долетал.
- Их ограничивал прогулки
- бор величавый, глухо-гулкий,
- как ночь, синеющий вокруг.
- Жизнь протекала без печали,
- газет они не получали
- и не слыхали толков слуг.
- Когда же, охая тревожно,
- твердил им старичок-лакей:
- «Да мало ль что теперь возможно,
- везде разбойники!» – Андрей,
- невозмутим, самообманут,
- с улыбкой мягкой возражал:
- «Что ж, пошалят и перестанут…»
- Их мирный рай напоминал
- покой благоуханно-нежный
- уединенного гнезда
- в ветвях черемухи прибрежной,
- нависших над рекой мятежной…
- И пусть волнуется вода,
- и пусть волной вольнолюбивой
- скат размывается крутой —
- птенцы, неведеньем счастливы,
- лишь небо видят над собой!
- Вообрази, читатель, темный,
- от снега весь лиловый сад,
- тень длинную сосны огромной
- и тускло-палевый закат.
- Мы обойдем, мой друг минутный,
- усадьбу старую кругом,
- в окне увидим луч уютный
- и в дом, незримые, войдем.
- Над зеркалом рога оленьи,
- перчатки на столе пред ним…
- Идем-ка дале: подозренья
- мы все равно не возбудим.
- Сюда. Налево. Приоткроем
- мы осторожно эту дверь.
- С Карсавиным, с моим героем,
- ты познакомишься теперь…
- Просторна комната простая…
- Свет под зеленым колпаком
- белеет, мягко озаряя
- чешуекрылых под стеклом
- разнообразное собранье;
- и, сгорбившись в кругу лучей,
- карандашом шуршит Андрей.
- То – по-латыни описанье
- мохнатой бабочки одной,
- им найденной близ Понтрезины,
- на молодом листке осины,
- в тринадцатом году, весной…
- Тебе завидую, ученый:
- отрадно творческим умом
- миров угадывать законы
- по жилке на крыле сквозном.
- Отрадно: нравы и строенье
- существ малейших изучать
- и вековое их значенье
- в сопоставленьях постигать.
- И счастлив тот невыразимо,
- кто может ясность мудреца
- согласовать неразделимо
- с благоговением жреца, —
- в ком жаждой истины, познанья,
- холодной, точной простоты
- не заглушается сознанье
- нерукотворной красоты!
- Так – медленно, в труде беззвучном
- блаженный протекает срок…
- Пора и кончить.
- Мотылек
- снабжен уж именем научным
- и тем языческим значком,
- каким на картах астроном
- звезду Венеру отмечает…
- Пора – но надо перечесть,
- неточности, какие есть,
- исправить.
- Небо потухает.
- В оцепененьи ледяном
- сад принимает тени ночи.
- Покинув кабинет рабочий,
- в другую комнату войдем.
- Глядит в окно, мрачнеет хмуро,
- как нищий безнадежный, день.
- От шелкового абажура
- прозрачно-розовая тень
- легла на кружево подушки.
- Свет неподвижный серебрит
- фарфоровые безделушки,
- и в бликах радужных горит
- на ширме лаковой, китайской,
- хвост огнецветный птицы райской.
- У добродушного камина,
- в полусияньи, в полутьме,
- вникает с трепетом Ирина
- в сонет туманный Мал<л>армэ.
- Но ненадолго. Понемножку
- взор отклоняется от строк,
- на смутный смотрит потолок…
- Ласкает бархатную кошку
- все тише тонкая рука.
- Сидит Ирина, – молчалива,
- о чем-то думает лениво,
- чуть улыбается, слегка.
- Андрея к бабочкам ревнует,
- и все нежнее и нежней
- сон легкий, наклонясь над ней,
- глаза усталые целует.
- Вот на медвежий белый мех
- сползает книга… Сновидений,
- переплетаясь, реют тени…
- Вдруг – дорогой, звенящий смех
- и на плече прикосновенье
- знакомых губ…
- «Ну, полно спать!
- Как муза томная Парнасца
- умеет ласково подкрасться
- и невзначай околдовать!» —
- «Ах нет! Я попросту устала
- и сон все тот же снился мне, —
- вздохнув, Ирина отвечала. —
- Мне вновь мерещилось во сне —
- пергамент серо-золотистый
- венецианских вечеров
- и над лагуною лучистой
- напевы струн и голосов.
- Там – тень гондолы удлиненной,
- там однозвонный ропот струй,
- там каждый возглас отдаленный
- и каждый смутный поцелуй —
- не песнь, а призраки созвучий,
- не страсть, а странствующий сон,
- не жизнь, а канувших времен
- вздох перелетный, вздох певучий…»
- Ее не прерывал Андрей;
- в нем спорили мечта и разум;
- он бы хотел поверить ей,
- но по случайным знал рассказам,
- что разочарованье ждет
- Ирину, что мечты напрасны:
- по золоту лагуны ясной
- ползет дымящий пароход…
- В лиловой спальне молчаливой
- распространился мягкий мрак,
- и ждал Андрей нетерпеливо…
- Он приближающийся шаг
- услышал с дивным содроганьем,
- и розовое кимоно
- повеяло благоуханьем…
- Луч пробежал… и вновь – темно.
- О холодок объятий сладкий!
- Чуть шелестели кружев складки;
- и сокровенные пути
- на сумеречно-нежном теле
- уста скользящие умели
- во мгле извилистой найти.
- И ласкам трепетным учила
- все возрастающая страсть,
- и в бездну близкую упасть
- и не давала, и манила.
- Счастливцы! Пламенных имен,
- внушенных первыми ночами,
- не забываете, и вами
- их звук полнее повторен.
- И страсть привычною не станет,
- и, углубляясь без конца,
- очарованье не завянет
- и не насытятся сердца!
- ………………..
- Был вечер ветреный.
- Ирина
- играла Моцарта, и стон
- сквозных аллей был заглушен
- прозрачным смехом клавесина.
- И трепет маленькой руки,
- и у затылка завитки,
- чуть золотые, занимали
- Андрея более, чем плеск
- созвучий пляшущих.
- По зале
- тень протянулась. Только блеск
- бледно-рубиновый камина
- алел во мгле, как георгина,
- взлетал, как призрак мотылька, —
- и озарял – то легкий локон,
- то мрамор статуи меж окон,
- то край лепного потолка.
- Рассеялись внезапно звуки…
- Ирина встала, и в глазах
- как бы крылатый вздрогнул страх —
- предчувствие безвестной муки…
- «Мне жутко…» – молвила она.
- «Но почему?» Сама не знает…
- Порой – так сердце замирает
- в зеркальных лабиринтах сна.
- «Мне жутко…» Пристально-угрюмый
- взгляд устремился вниз, в огонь.
- «Ну успокойся, ну, не думай…» —
- и целовал ее ладонь
- Андрей, тревожно-удивленный;
- но только с нежностью влюбленной
- хотел обнять ее, как вдруг
- шум за дверьми услышал странный,
- звон дребезжащий, звон стеклянный,
- и возглас, и тяжелый стук;
- потом – слуги дрожащий шепот,
- смех наглый, торопливый топот,
- гул незнакомых голосов,
- и, сыростью повея снежной,
- вошли двенадцать мужиков,
- в шинелях, с ружьями…
- Небрежно
- в карманы руки заложив,
- Карсавин ждал, что будет дале…
- Они остановились в зале,
- его безмолвно окружив.
- Потом один, с подбитым глазом,
- Андрея за плечо схватил.
- Тот, вспыхнув, руку отстранил,
- и щелкнули затворы разом…
- Последовала тишина.
- Ирина, холодно-бледна,
- надменно сжав сухие губы,
- прижалась к мужу. Вздрогнул он.
- «Эй, к стенке!» – грянул окрик грубый.
- Тогда, спокоен, озарен
- душевной силою, без слова,
- как укротитель средь зверей,
- всех взглядом удержал Андрей
- и одного, потом другого
- ударив кулаком в лицо,
- Ирину поднял, как ребенка,
- и мимо, мимо, на крыльцо,
- в сад, по сугробам… Хлопнул звонко
- вдогонку выстрел… но Андрей
- с бесценной ношею своей
- в аллее скрылся беспросветной.
- Бежал он, не жалея сил,
- но уж слабел, слабел заметно,
- и задыхался, и скользил…
- За ним не гнались; рассудили,
- что никуда он не уйдет:
- в деревне живо бы скрутили,
- а в поле – сам и пропадет.
- А между тем, изнемогая
- и спотыкаясь каждый миг,
- в снег по колено увязая,
- он бора мрачного достиг.
- Хвоя туманная звенела.
- Андрей, порывисто дыша,
- остановился. В нем душа
- беспомощно оцепенела…
- Все отошло – и боль, и страх;
- а мысли – мысли, как слепые,
- блуждали, странные такие,
- все о ненужных пустяках…
- На снег недвижную Ирину
- он опустил. Над головой
- она вдруг повела рукой,
- как бы срывая паутину;
- вздохнула и очнулась…
- Мгла
- с небес тяжелая текла.
- Был жуток ветра шум окрестный
- и скрип скрежещущий стволов.
- Из-за бегущих облаков
- вдруг выглянул мертвец небесный;
- разорвалась густая мгла;
- раскрытым веером упали
- на снег лучи и засверкали, —
- холодные, как смерть сама.
- При этом отблеске те двое
- увидели перед собой
- то грозное, то слепо-злое,
- что прежде кралось стороной:
- мир бешенства, борьбы и боли…
- Меж тюрьм уродливая даль…
- Уж красоты не будет боле,
- а сердце бьется, сердцу жаль…
- Где радость творческого духа?
- Где жизни вольные права?
- Ирина застонала глухо,
- сказала страшные слова:
- «Пустынно, холодно, бессвязно…
- Мы умираем, слышишь – ты?
- Наш дом поруган безобразно:
- горстями вырваны листы
- из книг, переплетенных пухло…
- Все отзвучало, все потухло…
- Твой самый пестрый мотылек,
- быть может, к картузу приколот…
- Безумие, пустыня, холод…
- Бог непонятен и жесток!
- А мы – лелеяли мы нежно
- мертворожденные мечты!..»
- Глядит, – но странно безмятежны
- Андрея тонкие черты.
- Хоть были милы наслажденья,
- хоть преждевременен конец, —
- смерть принимает без смятенья
- эпикуреец и мудрец!
- «А жить в среде невыносимой
- преступников или невежд,
- тревогой будничной томимый,
- лишенный неги и надежд, —
- надломленность и бледность видеть
- Ирины горестной моей,
- и всех и все возненавидеть —
- нет, не хочу!» – сказал Андрей.
- Стоял он, твердый и спокойный,
- обняв Ирину, а над ним
- неугомонно ропот хвойный
- звучал отчаяньем глухим.
- И оба смутно замерзали.
- В каком-то вещем забытьи
- они склонялись и шептали
- слова бессмертные любви.
- И только раз, в приливе муки,
- не в силах ничего забыть,
- Ирина, простирая руки,
- воскликнула: «Ах, только б жить!»
- Но поцелуем леденящим
- был безнадежный прерван крик,
- и вот за облаком скользящим
- полуоткрылся лунный лик.
- И ропот сосен одиноко
- во мгле нахлынувшей утих, —
- как бы смиряясь пред жестокой
- судьбой двух жизней молодых.
- Когда же нежно-нежно красной
- пыльц<о>й подернулся восток,
- на пряжке туфельки атласной
- луч боязливый изнемог.
- И зашушукал ветер сонный,
- и встрепенувшимся крылом
- сорока с ветки оснеженной
- стряхнула серебристый ком.
- И в чистом воздухе – лучистый,
- он, рассыпаясь, просиял,
- на чьи-то женственные кисти
- цветными искрами упал.
- И прояснилась дымка бора,
- и засинели небеса;
- со стороны усадьбы скоро
- раздался хохот, голоса;
- шаги скрипели, приближались…
- Вдруг шапки, ружья показались
- из-за белеющих ветвей.
- Грядите ж, мстители! смелей!
- Вот он – помещик окаянный,
- вот – кровопиец, и она —
- его проклятая жена!
- Шли мужики, притихнув странно,
- как псы, косясь на трупы их;
- но, отделившись от других,
- один нагнулся над Ириной,
- с руки замерзшей снял кольцо,
- взглянул с усмешкою звериной
- и плюнул в мертвое лицо.
Ливадия