Читать книгу Поэмы 1918-1947. Жалобная песнь Супермена онлайн
8 страница из 14
15–21. I. 19
Легенда о луне
- Однажды ночью золотою
- затейливый и злобный бес
- кружился черной запятою
- в сияньи девственных небес.
- Пред ним был город, и увидел
- он человека в вышине,
- на темной башне, при луне;
- и бес его возненавидел
- за блестки звезд на рукавах
- и за колпак остроконечный.
- Он усмехнулся с бесконечной,
- бесстыдной злобою в глазах
- раскосых, быстро оглянулся,
- подумал, снова усмехнулся, —
- средь многозвездной тишины
- и небо ярче заиграло:
- бес принял облик небывалый —
- огромной выпуклой луны.
- И странное светило это
- приметил с вышки человек,
- и вычислял он до рассвета
- его размеры и разбег.
- Когда ж лениво ночь поблекла
- и день сказался наконец,
- сложил он свитки, вытер стекла —
- на вид – бесчувственный мудрец,
- но втайне – ужасом объятый…
- Как розы, тучи расцвели
- над чашей города зубчатой.
- В тумане площади, вдали,
- на глыбе вспыхнул воин медный
- и на щите поймал зарю.
- И звездочет спустился, бледный
- и важный, с башни, и к царю
- вошел с неслыханным докладом.
- И хмуро слушал царь, а рядом
- склонялся в зеркале стенном
- его двойник – полуодетый,
- босой, в измятом кружевном
- воротнике…
- (Меж тем валеты
- трефовые, у трех ворот,
- скликались и сменялись, и народ
- уже гудел на рынке жирном.)
- И долго скорбный звездочет
- с царем беседовал, и вот —
- по переулкам, сонным, мирным,
- вдоль окон мутно-золотых,
- где тени двигались, зевая, —
- труба пропела роковая,
- и город вздрогнул и притих.
- Был мрачен траурный глашат<а>й.
- Народ, предчувствием объятый,
- глядел на тонкую трубу,
- на свиток с царскою печатью,
- сулящий страшную судьбу,
- и дети прижимались к платью
- дрожащих юных матерей,
- и старцы горбились покорно,
- а некий юноша задорный:
- «Прочти, – вскричал, – прочти скорей!»
- И вестник, обратясь к народу:
- «Мудрец пророчествует смерть, —
- конец всему людскому роду:
- вчера полуночную твердь
- луна иная озарила.
- Она чудовищна была,
- неописуемо светла!
- Увы, как вздутое ветрило,
- летит изменница на нас;
- в такой-то день, в такой-то час
- с землей стремительно столкнется
- слепая, буйная луна, —
- земля звенящая качнется
- и разобьется, как волна!»
- Замолк, и весть передавали
- друг другу – лысые купцы,
- вельможи, воины, слепцы;
- все – дрозд на липе, мышь в подвале, —
- все ужаснулись. Поползли
- по плитам площади, в пыли,
- себя бичующего стоны.
- Во храмы хлынула толпа.
- Подкралась ночь. Молились жены,
- а детям снились черепа.
- Одни все думали о чуде,
- другие чуяли конец,
- и бледные глядели люди
- на бледно-каменный дворец.
- Там рядом встали на балконе
- два старика: вот тот в короне,
- а тот в узорном колпаке.
- Народ же зыблился и дико
- вопил, в неистовой тоске:
- «Когда? О, вымолви, владыко!»
- Заплакал царь, и звездочет
- ответил сухо: «Через год».
- В том царстве некий жил мечтатель,
- с душою чистой и с лицом
- очаровательным – ваятель
- созвучий радужных. Певцом
- любви сладчайшим город громко
- именовал его с тех пор,
- как со свирелью и к<о>томкой
- пришел он с северных озер.
- Казалось – воздух целовали
- его скользящие слова
- и день туманился, едва
- он умолкал. Куда-то звали
- его глаза, – как в полутьме
- два улыбающихся бога.
- Он жил на розовом холме,
- поросшим вереском. Дорога
- крутая к городу вела,
- и часто к людям он спускался,
- без шляпы, стройный, появлялся
- на площади Добра и Зла,
- разглядывал прохожих, кротко
- о чем-то говорил с детьми,
- с блудницами да с лошадьми
- усталыми… Его походка,
- и ясный голос, и глаза
- большие были всем известны,
- и все его любили за
- чудесный дар и взор чудесный.
- Он о блаженстве распевал,
- о первой, о последней встрече,
- хоть никогда в уста и плечи
- он красоту не целовал…
- Там, в комнате голубоватой,
- средь нежных книг и лепестков
- рассыпанных, и малых статуй, —
- из лучезарных облаков
- он прихотливо и бесцельно
- стихи вырезывал свои,
- напев мешая колыбельный
- с напевом трепетной любви…
- Когда ж над стройною столицей,
- как бога пламенного месть,
- метнулась грозною зарницей
- испепеляющая весть,
- и стук часов твердил унылый:
- стареет год, последний год… —
- и принял скорбь и страх бескрылый,
- как веру новую, народ, —
- тогда с улыбкой безотчетной
- певец ресницы опустил,
- и гений легкий, мимолетный,
- его случайно посетил.
- И юноша, раскинув руки,
- ловил в туманной вышине
- полусознательные звуки…
- Они, как искорки в волне
- заливов южных, ночью пышной, —
- текли, змеились в золотом
- волшебном трепете; потом —
- на пальцах гасли.
- И неслышно
- он начал: «Тает, тает год.
- Во храмах сумрак шепчет хрипло
- молитвы. Тают свечи. Вот
- какой-то труп лежит. Прилипла
- кровь черная к груди. Глупец!
- Убил себя… Везде рыданья
- глухие, тайные страданья,
- оцепененье; лишь купец
- хоть плачет, да торгует – плохо
- торгует. Жить осталось – год,
- и он проходит, он пройдет —
- подобно вздоху, легче вздоха…
- Но если так, но если свет
- потухнуть должен неизбежно,
- безумец! – времени ведь нет
- пред камнем каяться мятежно,
- из мрака совести своей
- уродов грозных вызывая
- и духу скорби отдавая
- остаток драгоценных дней…
- Встань, встань, коленопреклоненный!
- Я говорю тебе – не плачь,
- но, как наследника лишенный,
- всю жизнь скупившийся богач,
- завидя смерть, затеи ради
- распахивает сундуки,
- так, обогнув скалу тоски,
- вечерний путь склонив к отраде,
- спеши! Беспамятно пируй!
- Развейся музыкою бурной.
- Еще на солнце гроздь пурпурна
- и сладок женский поцелуй!
- Еще, полны очарованья,
- шумят леса, журчат ключи, —
- встань и в избытке ликованья
- свое богатство расточи!»
- Был май шумливый. В исступлен<ь>и
- лягушки пели на пруду
- в дворцовом золотом саду.
- При каждом теплом дуновеньи
- касались окон расписных
- венцами нежными каштаны.
- На вышках, тонких и резных,
- с которых полуобезьяны,
- полуорлы глядели вниз,
- и в небесах прозрачно-синих
- звон птичий бисерный повис;
- об этих маленьких святынях
- весны не вспомнила страна,
- пророчеством потрясена.
- Глухой исполненный печали,
- из зала в залу царь шагал —
- тень жалкая в зеркальной дали
- безмолвных и бесстрастных зал.
- Блуждал он, глаз не поднимая,
- ладони блеклых, узких рук
- к вискам порою прижимая,
- и кольца вспыхивали вдруг.
- В восточной башне плакал кто-то:
- душе седого звездочета
- все край мерещился родной:
- ограды белые Дамаска,
- тень пальмы – бархатная ласка
- в пустыне серо-голубой, —
- и тамариксы, и мимозы,
- мирáжей радужная ложь…
- Катились старческие слезы
- на недоконченный чертеж.
- В час обычайного забвенья,
- в молчаньи замкнутых ночей
- порою тайный чародей
- к нам высылает сновиденья.
- Сознанье – словно под водой
- глубокой, в дымке изумрудной;
- нам снится праздник многолюдный,
- туманный, бурно-молодой,
- и знаем мы, что это ложный
- короткий сон и что во сне
- все, все дозволено; что можно
- не думать о грядущем дне;
- законами людскими, честью,
- обычаем – пренебрегать;
- врага со смехом настигать,
- роскошной упиваться местью;
- грозить безумно Божеству,
- храм в бездну сталкивать со ската;
- овладевать невестой брата,
- недостижимой наяву…
- И ту свободу без запрета,
- ту силу – каждый ощутил,
- когда невинного поэта
- напев дразнящий опустил
- свои блистательные крылья
- на город жалобной тоски,
- предчувствий траурных, бессилья…
- Придворные – все старики
- с атласно-белыми бровями, —
- шурша, как совы, подошли
- к царю с дрожащими словами:
- «Царь, всюду ропот. Подожгли
- вчера солдаты синагогу.
- На неотплывшем корабле
- восстанье. Знойную тревогу
- разносит ветер по земле.
- Чернь беспокойна. Слуги наши,
- не отворачивая глаз,
- глядят с усмешкою на нас,
- а по ночам воруют чаши —
- награды царские. Народ,
- на перекрестках собираясь,
- шумит, и, громко разгораясь,
- напев кощунственный растет!»
- «Оставьте… – молвил царь устало. —
- Смиренье, бунт – не все ль равно,
- когда нам времени так мало
- служить иль властвовать дано?»
- Переглянулись, замолчали, —
- и царь, как прежде, зашагал —
- тень жалкая в зеркальной дали
- холодных, золотистых зал.
- И в тот же вечер, в пышной спальне,
- таясь, печален и один,
- глухие песни, ропот дальний,
- услышал старый властелин.
- И полый жемчуг с горьким ядом
- прижал он к языку, поник,
- обняв пунцовый стул… и рядом,
- в высоком зеркале, двойник,
- с лицом безумным, перегнувшись,
- сполз на ковер, и в полутьме
- сверкнули кольца, содрогнувшись
- на зашуршавшей бахроме
- блестящей шелковой подушки,
- да скрипнул пол средь тишины…
- Меж тем округлый край луны
- уж выступал из-за опушки
- далекой рощи. Небосвод
- бледнел. По лестнице змеиной
- всходил на башню звездочет…
- Воображаемой картиной
- он был томим, и тяжело
- дышал, и вспоминал уныло,
- что двадцать семь ночей прошло
- с тех пор, как страшное светило
- в последний раз он наблюдал
- и смысл его предугадал.
- Скитаться по небу ночному,
- по голубому, ледяному —
- без ног, без рук, но с головой
- чудовищной, стеклянно-белой, —
- давно уж бесу надоело.
- К тому ж на башне угловой
- дворца, чернеющего стройно,
- он жертвы крошечной своей
- такой смешной, такой спокойной —
- уж не видал в часы ночей.
- И отвернулся он от башни,
- забыл случайного врага
- и принял облик свой всегдашний:
- хвост песий, когти и рога.
- А перед взором звездочета
- теперь, туманна и нежна,
- как девственное сердце чье-то,
- раскрылась прежняя луна.
- Простер он руки, умиленный,
- застыл со вздохом, как влюбленный,
- вдруг различивший белый луч
- руки, раскрывшей занавески;
- и над землей, в жемчужном блеске,
- узором мелких, нежных туч,
- подобных перьям голубиным,
- со всех сторон окружена —
- струилась милая луна
- по звездно-дышащим равнинам…
- Был снова строг и счастлив он.
- В нем думы ясные воскресли
- и свергли темный страх: «Не весь ли
- чудесный мир теперь спасен?
- И нужно ль сетовать отныне?
- Уж не покоится на льдине,
- коварно тающей средь волн
- небытия сторожевого,
- наш город царственный; он снова,
- великих грез и смеха полн,
- к луне потянется, прощенный…»
- Так думал он, и, восхищенный
- лучистой нежностью небес,
- он не приметил, как полез,
- повис огонь пожара, словно
- паук багровый, там, внизу,
- на паутине крыш неровной.
- Другой услышал бы грозу
- нестройных песен, гул, удары,
- могучий шум толпы – как вздох
- прибоя тяжкого, – но старый
- мудрец от радости оглох.
- Вот тень его на башне четкой
- исчезла, звонкою походкой,
- с улыбкой детской, подобрав
- полы, спускался он поспешно
- меж круглых стен: да, да, конечно,
- он опрометчив был, неправ;
- сейчас к царю пойдет он, скажет:
- царь, не тужи… Небесный свод,
- как прежде, тих, и царь прикажет
- гонцам порадовать народ!
- И вышел он на двор квадратный,
- и, выйдя, замер: гул невнятный
- из мрака хлынул; впереди
- мелькали перья, копья, латы,
- кривые тени… «Отойди,
- безумье! – выбросив крылатый
- рукав, воскликнул звездочет. —
- Я весть несу!» Но крик упорный
- его прервал: «Вот, братья, вот —
- колдун заморский, ворон черный,
- а мы, – мы мучимся, пока
- над нами шутит он с Нечистым!»
- И камень, пущенный со свистом,
- в висок ударил старика…
- И минул год, и ночью млечной,
- прозрачной, снова на людей
- решил взглянуть певец беспечный.
- О песни огненной своей
- и о пророчестве злосчастном
- он в одиночестве забыл,
- и видом города ужасным
- мечтатель опечален был.
- Кругом гремучие пожары
- краснели. В городе самом,
- меж светлым морем и холмом,
- был ропот, шепот, праздник ярый.
- Тут – оглушительная мгла,
- там – выкрик пламени. Тут – ссора,
- а там – убийство. Без разбора
- сцеплялись голые тела
- в книгохранилище громадном,
- где пировали палачи,
- монахи, женщины. В ночи,
- на улицах, во мраке смрадном, —
- что, что там рдело до утра —
- вино ли, злобные глаза ли,
- иль только искры от костра?
- Бог весть! Во храмах псы лизали
- окровавленный мрамор плит,
- и человек освобожденный
- так поступал, как повелит
- зверь вожделенья пробужденный…
- (И лишь танцовщица одна
- порою, глядя из окна
- в лиловый сумрак, да на звенья
- созвездий в сонной вышине,
- полна внезапного сомненья,
- дивилась маленькой луне,
- такой же скромной, как бывало,
- и смутно думала: как знать?
- Но, звякнув бусами, опять
- кого-то в губы целовала…)
- Так было… Город роковой,
- огонь и мрак, уж неживой,
- певец окинул грустным взором,
- и поутру, и в тишине
- к своим лесам, к своим озерам
- вернулся с песней о луне…
- За горем – горе: царь соседний
- напал на падшую страну,
- разбил с налета храм последний,
- и в унизительном плену
- угасло буйственное племя.
- Несбережливо злое время —
- и в наши дни на месте том,
- в золотозвездном, юном поле,
- меж серым морем и холмом,
- поросшим вереском, в неволе
- у строгой вечности лежат
- глухие глыбы, и зажат
- в какой-то щели куст цветущий,
- и льется холод старины,
- однообразный и гнетущий,
- сквозь тень душистую весны.
- Кой-где торчат еще упрямо
- обломки рухнувшего храма,
- чернея сухо над травой,
- как обгорелые поленья.
- Стремительные поколенья!
- Потух, остыл их век живой.
- Так стынет пламенная лава…
- Забыта сладостная слава
- их первых странствий, гулких битв,
- и суеверные науки.
- Умолкли песен и молитв
- неповторяемые звуки,
- и лишь волнует тишину,
- цветы целуя, ветер плавный…
- Там проезжал я, скиф бесславный, —
- и вспоминал свою страну.